Пианистка [litres] - Эльфрида Елинек

крошки, остатки грязи или оторванные части тела, которые пригодны для анализа. Не осталось ли отходов жизнедеятельности других людей, по возможности еще до того, как их жизнь отправили в химчистку? Здесь многое можно отыскать и о многом проведать. Для Эрики именно эти обрезки и есть самое существенное. Обе дамы К. в одиночку или вдвоем усердно склоняются над своей домашней операционной лампой и подносят пламя свечи к остаткам материи, чтобы проверить, идет ли речь о чисто растительных или чисто животных волокнах, о суррогатной смеси или о чистом искусстве. По запаху и консистенции сожженного образца это безусловно можно определить и сокрушенно судить и рядить о том, на что сгодились бы эти обрезки.

Мать и дитя плотно сдвигают головы, словно они – единое существо, и чужая материя лежит перед ними, чтобы быть рассмотренной под лупой, лежит, надежно отделенная от своего первоначального пристанища, не касаясь их обеих, не угрожая им, однако пропитанная преступлениями других. Ей никуда не деться, как зачастую никуда не деться ученикам от административной власти со стороны их учительницы музыки, которая достает их повсюду, если только они не погружаются в бурлящие воды музыкальных занятий.

Клеммер летит впереди Эрики, широко вымахивая ногами. Он целенаправленно несется в одном направлении, никуда не сворачивая. Эрика избегает всех и вся, однако стоит кому-нибудь попытаться избегать ее, она немедленно последует за ним как за своим Спасителем, последует по пятам, словно притягиваемая огромным магнитом.

Эрика Кохут спешит по улицам за Вальтером Клеммером. Клеммер охвачен яростью из-за того, что ему не довелось свершить, и раздражением по поводу того, что для него нежелательно. Он не подозревает, что любовь собственной персоной следует за ним и даже несется в том же темпе, что и он. Эрика питает недоверие к молодым девушкам, фигуры и наряды которых она меряет взглядом и пытается выставить в смешном свете. Как она поиздевается над этими созданиями вместе с матерью, как только окажется у себя дома! Они совершенно невинно возникают на пути невинного Клеммера и при этом могут ведь проникнуть в него, как пение сирен, и он слепо за ними последует. Она внимательно следит за каждым его взглядом, который вдруг задерживается на какой-нибудь из женщин, и начисто стирает с них его след. Молодой человек, играющий на рояле, может предъявлять самые высокие претензии, которым ни одна из них не соответствует. Он не должен домогаться ни одной из них, хотя его станут домогаться многие.

Кружными и кривыми дорожками эта пара несется через район Йозефштадт. Один – чтобы наконец-то остыть, другая – чтобы раскалиться от ревности.

Эрика плотно запахивает вокруг себя свою плоть, непроницаемое одеяние, которое не выносит чужих прикосновений. Она остается заключенной в себе. И все-таки ее влечет вслед за учеником. Хвост кометы следует за ядром. Сегодня ей не приходит в голову заняться расширением своего гардероба. Однако она подумывает о том, чтобы на следующее занятие явиться в каком-нибудь из платьев, хранящихся в ее театральных запасниках, она шикарно разоденется, ведь скоро наступит весна.

Мать уже потеряла всякое терпение и перестала ждать, да и сосиски, которые она варит, тоже ждать не любят. Жаркое бы сейчас давно стало жестким и несъедобным. Когда Эрика наконец-то заявится, мать, используя маленькую кухонную хитрость, из чувства оскорбленной гордости сделает так, чтобы сосиски лопнули и в них попало побольше воды, тогда они будут уж совсем невкусными. В качестве предупреждения этого вполне достаточно. Эрика об этом пока не подозревает.

Она бежит вслед за Клеммером, а Клеммер убегает от нее. Так одно лепится к другому. Всегда в нужном месте. Нога Эрики ступает там, где только что ступала нога Клеммера. Конечно же, Эрике не совсем удается наказать своим невниманием магазины, мимо которых она проносится. Боковым зрением она оценивает витрины бутиков. Она находится в местности, которую с точки зрения нарядов еще не исследовала, хотя Эрика всегда пребывает в поиске новых роскошных одеяний. Ей надо бы срочно купить новое концертное платье, но здесь подобных вещей не бывает. Его лучше покупать в центре города. Веселенькие гирлянды и конфетти украшают первые весенние модели и последние зимние распродажи. И еще что-то блестящее, что за элегантный вечерний наряд можно принять в лучшем случае в полной темноте. Два изящно декорированных бокала для шампанского, заполненных искусственной жидкостью, вокруг которых с изысканной небрежностью обвивается боа из перьев. Несколько пар итальянских босоножек на высоком каблуке, дополнительно осыпанных блестками. Перед витриной пожилая дама, погруженная в созерцание. Нога ее вряд ли втиснется даже в войлочные шлепанцы сорок первого размера, настолько она распухла из-за многочисленных и неинтересных дел, с которыми всю жизнь ей приходилось справляться стоя. Эрика бросает взгляд на шифоновое платье демонически красного цвета, с рюшами по вырезу и на рукавах. Владея информацией, ты владеешь миром. Вот это платье ей нравится, а то – не очень, ведь она вовсе еще не такая старая.

Эрика Кохут следует за Вальтером Клеммером, который, так и не обернувшись ни разу, входит в парадную дома, где живет вполне состоятельный люд. Он направляется в квартиру своих родителей на втором этаже, семья уже ждет его. Эрика Кохут не входит вместе с ним. Сама она живет не очень далеко отсюда, в том же районе. Из школьной анкеты она знает, что Клеммер живет поблизости, это для нее символ родства душ. Ведь может так быть, что один из них действительно предназначен для другого, а другой должен осознать это, пройдя через стычки и размолвки.

Сосискам недолго осталось ждать. Эрика уже на пути к ним. Теперь ей известно, что Вальтер Клеммер нигде не задержался, а безотлагательно отправился домой, и на сегодня она может оставить свой наблюдательный пост. Однако с ней что-то произошло, она несет результат этого события к себе в дом и запирает его в ящик, чтобы мать не нашла.

В венском Пратере на аттракционах развлекается маленький народец, а на лужайках его парковой части – народец похотливый. На аттракционах Пратера родители, до краев набившие брюхо жареной свининой, клецками, пивом и вином, усаживают своих столь же наполненных до краев отпрысков в корзины или верхом на разноцветных лакированных лошадок из пластмассы, на слонов и злых драконов, в автомобильчики, и ребенок, усаженный на карусель, исторгает наружу то, что в него недавно с таким трудом впихнули. За это его награждают оплеухой, ведь еда в трактире стоила денег и позволить это себе можно не каждый день. Пища, проглоченная родителями, остается в их животах, ведь